От новорожденного до пятилетнего страшное расстояние.


Это позволяет ребенку переварить чудовищный объем информации за считанные годы. Недаром Лев Толстой говорил: "От пятилетнего ребенка до меня только шаг. От новорожденного до пятилетнего страшное расстояние. От зародыша до новорожденного пучина.

А от несуществования до зародыша отделяет уже не пучина, а непостижимость". Ребенок смотрит в мир широко распахнутыми глазами, и все предметы этого мира ему равно интересны. Они живут своей таинственной жизнью, и о них почти ничего нельзя сказать наверняка.

Поэтому штопальная игла может отправиться в далекое плавание и повстречаться с осколком бутылочного стек ла, а старый уличный фонарь с грустью вспоминать о золотых денечках, когда он освещал почтенный горбатый мост. Возведение видимого мира пока еще в самом разгаре, а каж дый предмет одушевлен и подлежит всестороннему изучению. Время отделочных работ настанет не скоро, а пока вещи напрочь лишены убийственной однозначности.

Конечно, со временем их разложат по полочкам и снабдят скучными музейными этикетками, но пока они текучи, подвижны и не успели обрасти коркой плоских и бескрылых смыслов. Чем еще можно объяснить удивительный феномен детского творчества, как не этой первозданной чистотой и свежестью восприятия? Детское любопытство не знает границ. Дети открыты миру и все талантливы.

Они замечательно рисуют и пишут пронзительные стихи. Они живое воплощение того самого голого зрения, о котором мечтали поэты-обэриуты. Их глаз не замылен, и потому из-под пера юных авторов выходят удивительные строки. Вот, например, стихотворение одного маленького мальчика:
 
В зале дворца,
На маленьком троне
Сидит король
В золотой короне.
Молодой король,
Завитой король,
Курит трубку серебряную.
Мило, не правда ли? А вот другое его стихотворение, заставляющее вспомнить Даниила Хармса или Николая Олейникова:
 
Летит водяная ракета
И крыльями машет вверху.
Хоть газы от ней остаются,
Летит она вдаль в облака.
Давным-давно, на заре человеческой истории, когда мир был настолько нов, что многие вещи не имели названий и на них приходилось показывать пальцем, не только дети, но даже зрелые люди были сполна наделены счастливой способностью "выпуклой радости узнаванья", по меткому выражению поэта. Юный мир, омытый проливными дождями и насквозь пронизанный солнечным светом, пугливо вздрагивал от любого неосторожного прикосновения и с готовностью раскрывался во всей своей удивительной пестроте и первозданной нетронутости. Наверное, именно тогда, на переломе эпох, когда отступающий ледник уволакивал на север неподъемные камни, наши далекие предки впервые расправили плечи и вздохнули полной грудью. Эпоха великих свершений, истаивая дымом, понемногу уходила в прошлое, рядясь в великолепные тоги богов и героев.

Холодные побережья северных морей заселили суровые и немногословные персонажи эддических мифов, а на юге продолжали озорничать веселые и вздорные олимпийцы порой жестокие, порой добродушные, но неизменно бодрые и жизнерадостные.
10 тысяч лет назад, когда совокупное население планеты Земля с грехом пополам перевалило за 10 миллионов, на один квадратный километр земной суши приходилось пугающе малое количество людей. Разумеется, когда люди научились выращивать съедобные растения и разводить скот, кривая народонаселения круто поползла вверх, но даже на рубеже христианской эры население земного шара, если верить демографам, не превышало 200 миллионов человек. Планета была пуста, как полярная тундра, но одинокий путник, отправившийся пешком из Ахайи в Лаконику, не чувствовал себя брошенным на произвол судьбы, потому что на каждом шагу его подстерегали нечаянные встречи. В каждом источнике и в каждой роще обитал свой дух-покровитель, коварная и ревнивая Афродита беспрестанно плела паутину интриг, Зевс-громовержец угрожал смертоносным перуном, притаившись за грозовой тучей, а козлоногий Пан водил хороводы нимф на лесистых склонах Тайгета. Конечно, со временем просвещенные греки, избалованные демократией и городским комфортом, начали исподтишка хихикать в кулак над суевериями предков, но их прямодушные отцы и деды не лукавили и не хохмили, а наяву видели скользкие тела проворных наяд, мелькающие в прохладной воде горных рек.



Чудовищные Харибда и Сцилла, запросто глотающие многовесельные парусники, тоже не были пустой фантазией: они существовали вполне реально. Так уж устроено мифологическое сознание, не ведающее разницы между чудом и былью. В свое время на этом оселке спотыкались видавшие виды христианские миссионеры. "Согласитесь, ведь непорочное зачатие чудо?" наседали они на бестолковую языческую паству. "Чудо,  невозмутимо соглашался язычник,  но ведь и обычное зачатие тоже чудо!" Языческое мышление сродни детскому, оно не приемлет прямолинейной аристотелевой логики, беззастенчиво вторгающейся в живую плоть мира.

Оно ставит чувственный образ впереди рассудка, но кто угадает необходимую меру? И в конце концов, кто знает: быть может, дивный взлет античной мысли и пластических искусств, явивший миру великолепные шеренги выдающихся художников и глубоких мыслителей, объясняется не столько избыточной политизированностью афинского демоса, сколько неистощимой любознательностью древних, выросшей из нерасчлененного, синкретического взгляда на мир.
К сожалению, с годами непосредственность и свежесть восприятия безвозвратно утрачиваются. Большинство людей выстраивают свой видимый мир весьма основательно и впредь уже избегают любых переделок. Каждая вещь занимает положенное ей место и нанизывается на булавку с этикеткой, как бабочка в коллекции энтомолога. Мечтательность объявляется персоной нон грата. Нужно жить земной жизнью, в поте лица добывать хлеб насущный, делать карьеру и деньги, а не заниматься пустыми фантазиями.

Мышление становится все более косным и стереотипным, накрепко привязанным к жестким реалиям недружелюбного мира, который своей заурядностью и унылой предсказуемостью напоминает стершийся медный пятак. Многоцветный чувственный образ мало-помалу вытесняется сухим расчетом и изощренной схоластикой логических схем. Порой мы грустим и вздыхаем о невозвратной поре детства, но мир ломает каждого, принуждая крутиться как белка в колесе.

Только немногим удается не растерять по дороге золотой запас живого созерцания, и как раз из таких людей вырастают подлинные творцы, переворачивающие привычные представления и рождающие новые смыслы. Эти редкие люди, сохранившие спасительный атавизм непосредственного постижения действительности, востребованы не только изящными искусствами, но и строгой наукой. Вопреки распространенному убеждению, образное мышление столь же необходимо математик у и ли физик у, как и художнику или поэту.

Великий немецкий математик Давид Гильберт (18621943) однажды так прокомментировал поступок своего бывшего коллеги: "Он стал поэтом. Для математики у него было слишком мало фантазии".
Однако даже этим счастливчикам, умеющим проникать в суть вещей, приходится сделать серьезное умственное усилие, чтобы увидеть мир, как он есть. К сожалению, стереотипы прирастают намертво, как живая плоть, а избавление от них процесс необыкновенно мучительный. В качестве примера можно привести забавную историю, приключившуюся на международном психологическом конгрессе в Геттингене.

О ней рассказывает С. М. Иванов в книге "Формула открытия".
Представьте себе старинную университетскую аудиторию со стрельчатыми окнами. Все идет своим чередом. Докладчики на трибуне сменяют друг друга.

Кто-то слушает, кто-то к люет носом, а кто-то нетерпеливо ерзает на месте, предвкушая банкет и вечернюю развлекательную программу.
Внезапно из коридора доносится шум, двери распахиваются, и в аудиторию влетает человек в одежде клоуна. Его преследует черный как смола негр с пистолетом в руке. Некоторое время странная пара мечется взадвперед, негр настигает клоуна, завязывается короткая борьба, гремит выстрел, клоун вырывается и мчится к двери. Негр бежит за ним, и через мгновение из коридора слышен только затихающий топот. Остолбеневшие делегаты переглядываются и недоуменно пожимают плечами.

Тогда поднимается председатель и, успокаивая гостей, приносит извинения за то, что им пришлось немного понервничать. Он говорит, что они с коллегами изучают память и придумали и разыграли этот маленький спектакль, осмелившись привлечь уважаемых делегатов в качестве испытуемых. Клоун и негр здешние студенты. Сценка была весьма эффектной с погоней и стрельбой, события разворачивались у всех на виду, в центре аудитории, да и времени было вполне достаточно, чтобы все хорошо запомнить 20 секунд.

Поэтому уважаемых гостей, каждый из которых собаку съел на отчетах и наблюдениях, просят взять бумагу и карандаш и как можно подробнее изложить все, чему они только что были свидетелями. А поскольку имеется видеозапись спектакля, с ней будут позже сопоставлены все описания.
Дадим слово самому С. М. Иванову.
"Перья заскрипели. … На другой день делегаты испытали еще большее потрясение. Из сорока описаний только одно содержало менее 20 % ошибок.



Содержание раздела