В личной жизни каждый из них, казалось, в равной степени жаждал высказывать и делать то, что принято, и был не уверен, что это будет оправдано. На их свадьбе священник неоднократно называл невесту и жениха "дети". Он, казалось, обращался не к ним, а к их родителям, которые дали ему инструкции и организовали все свадебные мероприятия.
Были ли родители и в более широком смысле теми, кто на самом деле устроил эту свадьбу? Изначально обе стороны выступили против брака, и именно потому, что Гейл и Аллен были так молоды и неопытны. Но их возражение обрело форму испытания силы чувств молодых людей друг к другу: сохранятся ли их планы перед лицом чинимых им препятствий? Тетя Гейл не хотела, чтобы ее племянница имела близкие отношения с какими-либо мужчинами, кроме того единственного, который заберет ее из дома навсегда.
Дружба и различные контакты с мужчинами не были теми целями, которые тетя бы одобрила, так что они не допускались в жизнь Гейл.
Их вообще не воодушевляли люди, составлявшие социальное окружение Гейл и Аллена. Брак последних был их уступкой широко распространенному взгляду на брак взгляду, внушаемому родителями, товарищами и обстоятельствами. В представлении Гейл и Аллена только брак был надлежащим состоянием взрослого единственной альтернативой невыносимым условиям личной изоляции или родительского доминирования, наиболее убедительным способом поддержать свое эго и завершить идентичность.
Аллена толкало к браку также то отчуждение, которое искажало его отношения с другими мужчинами. Оно делало невозможной настоящую дружбу и порождало тоску по какой-либо форме человеческой близости. Гейл, не имея открытых для себя направлений независимой деятельности, должна была присоединиться к кому-то другому для достижения того интеллектуального состояния, которого искала.
Сблизившись с Алленом, она смогла примерить на себя традиционные модели женского поведения подчеркивание своей беспомощности, взывание к милосердию мужчины и апелляции к его лучшим качествам. Предлагая ему такую доминирующую, маскулинную роль в своей жизни, она бессознательно . попала именно в то, чего ему не хватало.
Межличностная аддикция не была бы настолько "нормальной", если бы не подкреплялась самой природой семейной и общественной жизни. Воспитание Аллена и Гейл привело их, как и многих их современников, к недостатку интеграции Я и способности обращаться с окружающей средой. Более того, это не давало им шанса черпать силы в дружеских и любовных отношениях с другими людьми.
Оглядываясь вокруг в поисках облегчения от тягостного одиночества и неуверенности, они видели, что общество предлагает им только одно спасение, верность и уместность которого всячески и всеми подтверждалась единственный любовный роман, ведущий к браку. На то, чтобы они научились обращаться со сложившейся ситуацией более совершенными способами, потребовались годы самообмана и еще годы боли.
Происхождение аддиктивного поколения
Как показывает случай Аллена и Гейл, семьи и социальное окружение, в которых мы растем, во многом определяют то, станем ли мы межличностными аддиктами. Этот процесс развивается в двух направлениях. Вырастая без ощущения уверенности в себе и самостоятельности, мы становимся склонны к аддикции в какой-либо форме.
Излишний акцент на тесных узах с несколькими индивидами, вкупе с неразвитостью других путей и способов установления контактов с людьми и вещами, приводят к тому, что любовь, брак и семья становятся наиболее вероятными объектами нашей аддикции.
Рассмотрим тот тип семьи, который вырастил Аллена и Гейл, так же, как большинство других аддиктивных влюбленных, чьи истории рассказаны в этой книге американское семейство среднего класса середины двадцатого столетия, а именно периода после Второй Мировой войны. Семейство обычно состоит из двоих родителей и от одного до трех детей, отделенных от всех других людей, даже от близких родственников. Везде, где индустриальная эра оставляет свою отметку, изоляция нуклеарной семьи возрастает, но никогда прежде это не проявлялось столь крайним образом, как в середине двадцатого века в Америке. По разным причинам (богатство, философия личной независимости, изобилие пространства для передвижения), отдельные семьи и раньше имели в Америке между собой меньший контакт, чем в любом другом месте.
В Европейских странах есть прочно установившиеся социальные формы для объединения людей, типа кафе и пабов, но среднее Американское семейство смотрит на мир из окна собственного дома и автомобиля.
После Второй Мировой войны подвижность, традиционная для Америки, обрела новую форму. Общенациональные корпорации начали перемещать персонал в соответствии с требованиями эффективности. Ребенок мог, обзаведясь друзьями в школе и во дворе, внезапно потерять их, когда отца переводили на новое место работы. Единственными людьми, которых ребенок не лишался, были его родители, братья и сестры.
Ребенок этой эпохи рос в мире, очень отличном от того, который знали его родители, когда были молоды. Самое большое отличие для него было в том, что расширенное семейство не занимало своего места в его жизни.
В прошлом домашнее хозяйство было большим и состояло не только из родителей и детей: в нем могли быть также бабушки и дедушки, тети, дяди, кузены и кузины.
Расширенное семейство и сообщество, частью которого оно являлось, было очень удобным в раннем периоде развития. Человек не должен был сталкиваться все время с одними и теми же немногими людьми и, если эмоции стали отрицательными, ребенок или взрослый мог обратиться к какой-то периферийной фигуре в семье или окружении в поисках любви, утешения и особенной мудрости, исходящей из опыта этого человека. Вырастая среди разногласий множества очень разных индивидуальностей некоторые из них, возможно, были даже необычны или эксцентричны - ребенок получал более завершенную картину человеческой натуры и, таким образом, имел шанс узнать, что человеческое поведение не исчерпывается особенностями его родителей. Ребенок часто был вне поля зрения своих родителей и контролировался, скажем, тетей, или оставался свободным среди братьев, сестер, кузенов и друзей всех возрастов.
Но в современной нуклеарной семье ребенок пребывает под непрерывным наблюдением своих родителей. Это навязчивое внимание, несомненно, удерживает многих детей от того, чтобы учиться решать проблемы и действовать самостоятельно.
Вместо этих способностей, однако, оно дает детям ощущение, что они находятся в центре чьего-то другого мира это переживание, которого они, вероятно, будут искать снова.
В середине двадцатого столетия родители были почти единственными фигурами, важными для ребенка. Кем, в таком случае, были эти люди, и на какие прошлые и настоящие условия они реагировали, воспитывая своих детей? Начнем с того, что это были два человека, которые взаимодействовали друг с другом очень интенсивно, хотя не всегда мирно или конструктивно.
Зачастую они находились под социальным давлением, не имея такой роскоши, как возможность найти подходящего партнера. Только теперь за их спинами не было расширенного семейства, которое традиционно служило для того, чтобы снижать напряжение в браке, особенно на начальном его этапе.
Соединенные друг с другом (в некоторых случаях практически случайно), муж и жена оказывались в мире вместе совершенно одни, и это было страшно. Управлял ли муж мелким бизнесом с помощью своей жены, или приходил домой после целого дня холодных безличных контактов на работе, они должны были найти друг в друге всю ту теплоту и поддержку, которую они хотели получить.
Эти мужчина и женщина вряд ли настраивались на тонкости личных отношений; им и без этого было, о чем волноваться. Таким образом, они приносили много своих нерешенных и неосознаваемых эмоциональных проблем в брак и в воспитание детей. Но главным было то, чтобы они могли рассчитывать на основную эмоциональную, моральную, и практическую поддержку друг друга, даже если имели поначалу очень различные привычки и предпочтения.
Так что они запихивали себя в шаблон гармоничной команды. С одной стороны, они жертвовали многим, что было дорого каждому из них, ради брака или детей.
С другой, они освобождались от своих сдерживаемых, но не ослабевающих желаний, нападая друг на друга, когда повседневные дела приносили им слишком много напряжения.
Исторические обстоятельства также внесли свой вклад в дискомфорт этих людей (некоторые из которых были особенно уязвимыми, как иммигранты или дети иммигрантов). Все они, молодыми взрослыми или детьми, почувствовали дыхание Депрессии, материально или психологически. Депрессия научила их, что вне зависимости от того, что они делали, они не могли обеспечить собственное экономическое будущее. Они всегда были во власти безличного и, по-видимому, недоброжелательного рынка.
Даже если угроза остаться без еды или крова не была непосредственной, они никогда не могли почувствовать себя в безопасности относительно своего экономического положения. Вспоминаю школьного учителя, который описывал, как он приобрел свое положение в 1930-ых годах.