Роль смысловых ценностей в жизни


Г. Ананьеву) связано прежде всего с ролью смысловых ценностей в жизни и ее главного смысла жизни. Но хотя понятие "смысла жизни" всегда связывается с высшим мировоззренческим уровнем сознания личности, оно, как показывает наш теоретический и эмпирический анализ, исследования Т. Н. Березиной и Н. Ю. Григоровской, "питается" и вырастает из бессознательных, более широко, экзистенциальных переживаний жизни.
 
Было бы большим ограничением свести эту экзистенциальность только к эмоциям, к любым этическим или эстетическим переживаниям, поскольку последние есть научные или художественные абстракции, вырванные из живой ткани экзистенциального мира человека. Только ли это внутренний мир личности? Да, если он вбирает всю чувственную сферу соприкосновений, погружений человека в природу, всю неповторимость душевно-эмоционального единения с другим человеком.

Этот мир глубоко индивидуален по существу своему, но он не имеет границы между внешним че-. ловеческим, и внутренним культурным. В категориях К. Г. Юнга представление об экзистенциальном ближе всего к понятию архетипа как коллективного бессознательного. Однако экзистенциальность не может быть утоплена в глубинах сознания, исторической памяти человека.

Она одновременно и способ его единения с миром. И в этом отношении ближе к истине А. Ф. Лосев в его глубочайшей трактовке древней мифологии не как способности дикаря отделить себя от окружающего, сравнив себя с животными или богами, а лишь как символического способа переживания своего единства, синкретической связи с миром.
Экзистенциализм впервые попытался охватить философским объяснением эту непосредственность индивидуального бытия, но все же не смог соединить онтологический и психологический уров-
ни, как справедливо замечает А. И. Филиппов. Основной дефект персонологии Сартра, заметили бы мы, в том, что он не смог раскрыть всю полноту экзистенциальности. "Обладание психологическим „я", писал Сартр, является только знаком личности" [118, с. 148]. Знаковый принцип здесь абсолютно неадекватен, поскольку знак выступает как абстрактный и, более того, локальный способ обозначения чего-либо в действительности.

Между знаком и обозначаемым как раз нет никакой непосредственной связи. Экзистенциальность же есть душевно-чувственное воспроизводство, т. е. способ жизни, ее процесс. Не случайно поэтому экзистенциализм не смог выбрать адекватных категорий для обозначения этого уровня и способа бытия человека, употребив только такие, как "тошнота" и т. д. Экзистенциальное это не телесное, не органическое, не физиологическое именно на этом уровне впервые происходит преодоление субстанциональности этих форм и через их посредство осуществляется самовыражение, находится способ единения человека с миром. Экзистенциальность не может быть описана в категориях восприятия или деятельности органов чувств так называемой чувственной ступени познания.

Это, действительно, чувственная ступень, но не познания, а самой жизни, на которой происходит перевод биологического в природное, поиск своих природных способностей, уже оторванный от потребностей, т. е. свободный. Бессознательное это иррациональный, но не категори-зованный способ проявления своих природных сил. И в этом смысле в способе воспроизводства своей индивидуальности человек свободен. Экзистенциальность выполняет функцию нового способа соединения всех модальностей бытия человека и поиска способа функционирования, соответствующего этому новому единству.

Она соединяет его чувствительность в широком смысле слова с его способностью воображения (непроизвольной образной сферой, игрой) как неким способом дистанцирования от чувственности, отлета от эмпиризма и в этом способе соединения апробирует свою способность чувствования и сочувствования. Тело овладевает языком танца, лицо языком выражения чувств, слух языком и, в единстве с телом, ритмом музыки [118]. Бессознательное на своем интуитивном языке резонирует с действительностью, определяя свой собственный чувственный способ связи с ней.


Эксзистенциальность первична исторически и онтогенетически, но она сохраняется у взрослой личности, функционируя способом, типичным для ее национального типа индивидуальности. К. Г. Юнг чрезвычайно глубоко раскрыл действительно существующую полярность западного и восточного типов экзистенциальности и показал преобладание экстравертированности у западной и интровер-тированности у восточной личности. "На Востоке, писал он, внутренний человек всегда имел такую твердую власть над внешним
человеком, что у мира не было никаких шансов оторвать его от своих внутренних корней, на Западе же внешний человек забрал такую власть, что она заставила его отвернуться от своей сокровенной сущности и глубинного бытия" [135, с. 521]. Полярность же типов заключается в преобладании у западного ценности разума, сознания, а у восточного именно экзистенциального пласта своего бытия, самоценности личности и ее души. Восточная культура, разработав искусство своих техник, позволила последнему работать с низшими психофизиологическими состояниями и за счет ослабления таким способом силы своего Эго, поднимать вверх уровень коллективного бессознательного, осуществлять самоосвобождение силы духа. Для западного человека главным условием является разумность и вера в Бога, поэтому средством освобождения оказывается институт Церкви и ее "техники". "И Запад, писал К. Г. Юнг, несмотря на свою экстраверсию, тоже имеет средство общения с душой и ее запросами; в его распоряжении институт Церкви, который дает выход неизвестной душе" [135].

Самого же человека своими силами религия не научила способам давать выход душевным процессам.
Таким образом, способ самовыражения связан с типом культуры, который обеспечивает преобладание в нем рационального или экзистенциального, иррационального, а также с типом экстра- или интровертированной личности. Скрытый парадокс в юнговской формуле заключается в том, что именно восточный интроверт оказывается менее эгоцентричен в сравнении с западным экстравертом в силу коллективного характера его бессознательного, а также непрерывной работе его души. С. Л. Рубинштейн считал, что первичной абстракцией психической жизни является не чувство "Я", а позиция "Мы", как он прекрасно написал в книге "Человек и мир" "Республика субъектов".
Но для психологического анализа чрезвычайно важно различение онтогенетического развития экзистенциальности и ее "судьбы", сложившейся у взрослой личности, в том числе в силу не только ее принадлежности к тому или иному этническому типу, но жизненного пути, биографии, в той или иной мере определенной социумом.
Но для обоих аспектов анализа существенно то, насколько определенным оказывается способ самовыражения или, что то же, насколько экзистенциально выраженным является первичное Эго (будь оно более эгоцентрично или коллективно). Экзистенциальность это не состояние, не пребывание, дление чувственности в ее стихийности, а поиск и нахождение бессознательным индивидуальных "тональностей", "композиций", из которых складывается более выраженный, темпоральный способ интеграции с действительностью. Первичным основанием экзистенциальности становит-
ся некоторое доминирующее в ансамбле других ("доминанта" по Ухтомскому) чувство, "интонация" (по Рубинштейну). Это обобщение сходно с интерпретацией, поскольку вовлекает множество самых различных отношенческих, деятельных, поведенческих, событийных, эмоциональных составляющих. Здесь, как позднее в интерпретации, существен анализ природы интеллектуального обобщения, проведенный Б. Ф. Ломовым, и введенное им понятие "меры" [77]. В данном случае, как и в интерпретации, хотя она осуществляется сознанием, основой обобщения может становиться достаточно частная составляющая, одно событие, одно сильнейшее впечатление. Здесь нарушается мера, необходимая для полноты теоретического, интеллектуального, научного обобщения и вступает в силу закон доминирования интенсивности переживания момента субъектом.

Бессознательно субъект выбирает как наиболее ценное, желательное (или нежелательное) именно это переживание, создавая тем самым определенную проекцию, интенцию в будущее.
В эссеистской, но очень яркой форме об этом бессознательном "Я" написала Нина Берберова: "Мне с самых ранних лет думалось, пишет она, что у каждого человека есть свой no man's land (ничейная земля перевод мой. А. С.), в котором он сам себе полный хозяин. Видимая для всех жизнь одна, другая принадлежит только ему одному, и о ней не знает никто... пусть час в день, вечер в неделю или день в месяц он живет этой своей тайной и свободной жизнью...
Эти часы либо что-то дополняют к видимой жизни, либо имеют самостоятельное значение; они могут быть радостью или необходимостью, или привычкой, но для выпрямления какой-то „генеральной линии" они необходимы. Если человек не пользуется этим своим правом или вследствие обстоятельств этого права лишен, он когда-нибудь будет удивлен, узнав, что в жизни не встретил самого себя...



Содержание раздела