О типичности


приглашать его уже сама, а потом, когда она переехала, ходил играть к другому соседу, выше этажом. Играл всюду, при всякой возможности, у меня дома тоже, на нашем старом осипшем "Беккере". (Я, любя музыку и имея неплохие данные обычного уровня, был слишком непоседлив, чтобы пойти дальше Полонеза Огинско-го.) Импровизировать и сочинять он начал сразу же. Вскорости разочаровался в нотной системе, придумал свою - какие-то закорючки, вмещавшие, как он утверждал, в сто одиннадцать раз больше смысла на одну знаковую единицу, чем нотный знак.

Вся партитура оперы "Одуванчик" занимала две или три странички этих вот закорючек.
- Но почему же его не отдали хотя бы в музыкальную школу?
- Отдавали. В порядке исключения принят был сразу же в третий класс.

Через три дня запротестовал против сольфеджио, попытался объяснить свою систему и в результате был выгнан с обоснованием: "Мы учим нормальных детей". После этого вопрос о музыкальном образовании больше не возникал, чем сам Клячко был очень доволен. Играл где попало, писал себе свои закорючки, а в школе при случае развлекал нас концертами. Его сочинения и серьезные импровизации успехом не пользовались ("Кончай своих шуль-бертов",- говорил Яська), зато сходу сочиняемые эстрадно-танцевальные пьесы и музыкальные портреты вызывали восторг. Инструментишко в зале стоял страшненький, вдрызг разбитый.

Академик его сам сколько смог поднастроил. Участвовал и в самодеятельности, в том числе и в довольно знаменитом нашем школьном эстрадном ансамбле...
- Погодите, погодите... Ваш ансамбль выступал в кинотеатре "Колизей" во время зимних каникул?
- Выступал. Начинали, как водится, с благообразных песен, кончали...
- Худенький, темноволосый, очень белокожий подросток? С отрешенным каким-то взглядом...
- Владислав Клячко - дирижер и партия фортепиано, с тремя сольными номерами.
- Как же тесен мир... Значит, и я его тоже видел.

Я был среди зрителей. Он понравился тогда одной моей знакомой девочке, но они, видно, так и не встретились.
- А конферансье нашего случайно не помните?
- Смутно. Что-то серенькое, какой-то вертлявый кривляка?..
- Что-то в этом духе. Это был я.
- Вот уж никак...
- Мир действительно тесноват... А вот на эту картинку вы часто смотрите, я заметил.
(Пейзаж в изящной резной рамке у Д. С. над кроватью. Вода, сливающаяся с небом, нежный закатный свет. Каменистые берега с тонко выписанной растительностью.

На дальнем берегу одинокое дерево. Человек в лодке.)
- Я полагал, что-то старое, итальянское...
- Академик написал эту картину десяти лет от роду и подарил мне ко дню рождения. Как вы понимаете, я тогда еще не мог оценить этот подарок.

Мои родители не поверили, что это не копия с какого-то знаменитого оригинала.
Он не проходил через период каракуль, а сразу стал изображать людей и животных с реалистическим сходством и пейзажи е перспективой, преимущественно фантастические. Абстракции своим чередом.
- Что-нибудь еще сохранилось?
- Сейчас... Вот... Это я, набросок со спины, по памяти...

Несколько карикатур... В том возрасте это был самый ценимый жанр, и Кляча щедро отдал ему должное: не оставлен был без художественного внимания ни один однокашник. Афанасий-восемь-на-семь за портрет в стенгазете, над которым хохотала вся школа, пообещал бить Клячу всю жизнь, каждый день по разу, и возможно, выполнил бы свое обещание, если бы мы с Ермилой, у которого были с Афанасием отдельные счеты, не устроили ему хорошее собеседование.

Что касается Ермилы, то он, наоборот, требовал, чтобы Кляча непременно отобразил его в печатном органе, причем в самом что ни на есть натуральном виде... Дальше - больше: сюрреалистический рисунок обнаженной натуры с лицом классной руководительницы однажды стихийно попал на стол оригинала. Автора выявить несложно: блестящий стиль, рука мастера. Была вызвана мать, потребовали принять меры; дома вступил в действие отец, была порка.

Приклеилась формулировочка: "Разлагает класс". Запретили оформлять стенгазету, и он переключился на подручные
материалы: тетрадки, обертки и внутренности учебников, бумажки и промокашки. По просьбам рядовых любителей изящных искусств рисовал на чем попало диковинные ножи, пистолеты, мечи, арбалеты, корабли, самолеты...


Но особой популярностью пользовались его кукольные портреты. Представьте себе: из портфеля вынимается небольшая кукла, вроде той злополучной неваляшки, а у нее ваше лицо, ваша фигура, ваши движения, ваш голос...
- Как?
- Клей, проволока, пластилин, пакля, обрывки материи... Механический завод или батарейки, система приводов...
- А голос? Неужели они говорили, его куклы?
- Не говорили, но жестикулировали и издавали характерные звуки. Клавдия Ивановна Сероглазова, например, завуч наш, имела обыкновение, разговаривая с учеником, отставлять правую ногу в сторону, отводить левое плечо назад, голову устремлять вперед и слегка взлаивать, приблизительно вот так (...) В точности то же самое делала ее кукольная модель.
Дома делал серьезные портреты по памяти, но показывать избегал, многое уничтожал. С девяти лет бредил Леонардо да Винчи, после того как увидел в какой-то книге его рисунки; прочитал о нем все возможное, в том числе старую фрейдовскую фантазию; одно время намекал даже, что Леонардо - это теперь он, немножко другой, но...
- В тот самый период веры в переселение душ?
- Нет, попозже. Веры в переселение, думаю, тут уже не было, скорее ощущение родства, именуемого конгениальностью...

Он как-то заметил, между прочим, что у каждого человека, кроме высоковероятного физического двойника, должен существовать и духовный близнец...
Я любил наблюдать, как он рождает людей: сперва бессознательные штрихи, рассеянные намеки... Вдруг - живая, точная, знающая линия.

Существует, свершилось - вот человек со своим голосом и судьбой, с мыслями и болезнями, странностями и любовью. И вдруг - это уже самое странное - вдруг эти же самые персонажи тебе ВСТРЕЧАЮТСЯ за углом, в булочной, в соседнем подъезде - копии его воображе-
ния, с той же лепкой черт и наклонностей... Мне было жутковато, а он даже не удивлялся: "ЧТО МОЖЕТ БЫТЬ ПРИДУМАНО, МОЖЕТ И БЫТЬ - разве не знаешь?"
О ТИПИЧНОСТИ
...Кто-то из моих приятельниц в восьмом классе назвала его лунным мальчиком, по причине бледности. Но смеялся он солнечно - смех всходил и сверкал, раскалывался, рассыпался на тысячи зайчиков, медленно таял,- долгий неудержимый смех, всегда по неожиданным поводам, более поразительный, чем заразительный смех, за который его примерно раз в месяц выгоняли из класса.
Если пойдет в книгу, обязательно подчеркните, что это и есть ребенок типичнейший.
- Как понять?
- У Бальзака, если не ошибаюсь: "Он похож на всех,
а на него никто". Определение гения. _ ?
- Перед вами великолепнейший экземпляр розы, тигра или бабочки такого-то вида. Экземпляр исключительной красоты, воплощение идеи вида, говорим мы, сверхтипичность.

Но все прочие экземпляры оказываются на него непохожими, он несравненный.
- Определение вундеркинда, не помню чье: нормальный ребенок у нормальных родителей.
- После "От двух до пяти" Чуковского общепризнано, что каждый ребенок в свое время есть натуральный гений. У Академика это время оказалось растянутым до постоянства.

Только и всего.
- Об одном моем юном пациенте родители вели записи. У отца была фраза: "Неужели посредственность?" У матери: "Слава богу, не вундеркинд".
- Чуда жаждут, чуда боятся. Но главным образом - чуда не видят.
- Вы хотите сказать, что и мы с вами в свое время были гениями, но нас проворонили?
- Я имею в виду чудо бытия, а не удивительность дарования, то есть какого-то одного, пусть и высочайшего проявления жизни. И я против функционального подхода, против той идеи, что если ты ничего не совер-
шаешь, ничего собою не представляешь, то тебя как бы и нет, и человеком считаться не можешь. Во всяком случае, трижды против применения этой идеи к ребенку.

Одаренность для меня только повод возрадоваться жизни.
- Одну минуту, Д. С, важный вопрос. Мы все-таки говорим сейчас о сверходаренности, о феномене, о крайне нестандартном ребенке...
- Чтобы разглядеть, как под увеличительным стеклом, что стандартных нет.
НИКАКОЙ ТАКТИКИ
..Хорошо, докажу вам, что и обыкновенного в нем было чересчур много.
Кем-кем, а психологом Кляча был никудышным. Все время, покуда я его знал, в общении оставался на грани неприспособленности.

Влиться в массу, создать себе в ней удобную роль или маску - то, чему обычный человечек стихийно обучается уже где-то в конце первого десятилетия жизни,- для него было, по всей видимости, непосильно. Прочел уйму книг, в том числе и по психологии, но с реальными отношениями это никак не связывалось.
- Ну это немудрено. Книги одно, жизнь другое...



Содержание раздела