Наконец, заметьте, что Эриксон показывает свою обычную чувствительность к человеку, с которым он работает. Он позволяет Хаксли исследовать различные пути восстановления материала, ассоциированного с процессами “слухового ощущения”, которые были созданы. Хаксли действует творчески в своих попытках превозмочь амнезию, находящуюся в корне переживаемых им “слуховых ощущений”. Когда Хаксли уже потратил некоторое существенное время на эти попытки, Эриксон просто упоминает одну из фраз-подсказок, которую он аналогово пометил как принадлежащую к набору В - набору подсказок - слов и фраз, которые позволят Хаксли восстановить его воспоминания. Результаты впечатляющи. Эта последовательность снова показывает ценность гипнотически индуцированных нечетких функций как инструмента исследования для изучения человеческого нейрологического потенциала - измененных состояний сознания.
Он объяснил, что теперь он осознал, что он был в “глубоком трансе”, психологическом состоянии, сильно отличном от его состояния глубокой рефлексии, что в глубокой рефлексии было ослабленное, но не важное и не принимаемое во внимание осознание внешней реальности, чувство пребывания в известном ощущаемом состоянии субъективной осведомленности, чувство контроля и желания утилизировать способности, при котором воспоминания, знания, переживания текли свободно и легко. Вместе с этим потоком здесь всегда было продолжающееся внутреннее чувство, что эти воспоминания, знания, переживания, понятия, несмотря на их живость, были не более чем только упорядоченным по смыслу выравниванием психологических ощущений, вне которых формируется фундамент для глубокого, приятного, субъективного эмоционального состояния, из которого будут проистекать всесторонние озарения, чтобы быть реализованными немедленно и с небольшими сознательными усилиями.
Состояние глубокого транса, как он теперь знал, другая и полностью отличная категория переживаний, утверждал он. Внешняя реальность могла входить сюда, но это требовало нового типа субъективной реальности, специальной реальности полностью нового и иного содержания. К примеру, когда я был частично включен в его состояние глубокого транса, его ощущение от меня не было ощущением от конкретного человека с конкретной идентифицируемостью. Вместо этого меня воспринимали только как некоторого человека, которого он (Хаксли) знал в некоторой смутной, неважной и полностью не идентифицируемой системе отношений.
В стороне от “моей” реальности существовал тип реальности, который переживают в живых снах, реальности, которую не подвергают сомнению. Вместо этого такую реальность принимают целиком без интеллектуальных сомнений, и здесь нет ни противоречивых, контрастных, ни рассудочных сравнений, ни конфликтов, так что, что бы ни переживалось субъективно, оно, несомненно, принимается как одновременно субъективно и объективно подлинное и связанное со всем остальным.
В своем глубоком трансе Хаксли обнаружил себя в глубоком, широком обрыве, высоко на крутом склоне которого, на самом краю, сидел я, идентифицируемый только по имени и как надоедливо разговорчивый.
Перед ним, на широком участке мягкого сухого песка находился обнаженный младенец, лежащий на животе. Воспринимая его и не сомневаясь в его реальности, Хаксли смотрел на младенца, сильно любопытствуя относительно его поведения, настойчиво пытаясь понять его поколачивающие движения руками и ползающие движения ногами. К 100 его потрясению, он чувствовал, что переживает смутное любопытное чувство недоверчивого удивления, как будто бы он сам был этим младенцем, глядящим на мягкий песок и пытающимся понять, что это.
