Подвижничество — удел мизерного количества людей


Подвижничество — удел мизерного количества людей даже среди глубоко верующих, для адепта йоги Бхагавадгиты непременным условием духовного развития является погруженность в обыденную жизнь, оба режима бытия создают целостность, они не взаимоисключающие, как в аскетике.
Подвижничество это стандартный, непрерывно воспроизводимый магический ритуал, запредельная территория православия, испытательный полигон крайних проявлений веры.
Добываемый в Подвиге опыт себя есть опыт открытия... общности со всеми живущими. Монах тот, кто, от всех отдаляясь, со всеми состоит в единении (с.

80-81). Правда, подавляющая часть упомянутых всех о таком единении понятия не имеют, и Хоружий тут же поясняет: Выражение этого единения, конечно, молитва.
В мистическом христианстве, как и в йоге, большое значение придаётся молчанию, сторона, взыскующая благодати, должна превратиться в приёмник. Однако аскет улавливает не далёкий голос Космоса, заключённого внутри каждого из нас, но известную и горячо ожидаемую внешнюю мелодию.

Внутреннее безмолвие в йоге вызывается обездвиживанием и глубокой релаксацией, которая в умном делании неизвестна, сознание подвижника занято непрерывной обращением к Богу что, по Георгию Флоровскому, есть нерасхищаемая мысль. Не совсем ясно как можно услышать ответ на свой бесконечный призыв, если я всё время говорю сам?
Когда молишься, не придавай Божеству какого-либо облика, но не вещественно приступи к невещественному (Авва Евагрий). Из слов святителя следует, что форма проявления благодати зависит от самого подвижника: По вере вашей воздастся вам. Но, как правило, аскеты отказывались иметь дело с образами, поскольку визуальные проявления вытесненного принимались за прелесть, перегретое истовым ожиданием благодати сознание нередко галлюцинировало. Отсюда установка: Ум, обращаясь к Богу, после того, как пресечёт в себе все образные представления, зрит Его безвидно (Св.

Феолипт Филадельфийский).
Идея короткой молитовки подобна идее мантры на Востоке (с. 112). На самом деле молитва Иисусова — это длительное проклевывание скорлупы ожидаемого чуда, Видишь то, во что веришь (Д. Големан: Разнообразие медитативного опыта, Киев, Екслибрис, 1993, гл.

17). Соматические признаки благодати говорят о типовом психофизиологическом сценарии, сущностное наполнение которого может быть любым.
Отцы настаивают на определённых физических условиях призыва благодати, но тут же появляется оговорка: Никакая техника, никакой искусственный приём не имеет ни малейшего значения в деле соединения души с Богом живым... (с.122). Есть между телесными деланиями и такие, которые как бы срастаются с умною молитвою и никогда от неё не отходят, однако остаются сугубо подсобными.

Немыслимо утверждать, что за их счёт, путём простого им следования, можно существенно приблизиться к соединению с Богом. Их даже нельзя считать обязательными (Феофан Затворник, Умное делание, с. 131).
Это также разнится с йогой, в святоотеческих текстах нет никаких упоминаний о релаксации, что свидетельствует о безусловно симпатической окраске процесса: В напряжённой молитве тело... легчает и разогревается..., от упорного моления Богу в теле возникает ощутимый жар (Григорий Палама, с. 123).
Процессу умного делания сопутствует следующее:

  1. вера и накал ожидания благодати;
  2. заталкивание программы в бессознательное и постоянная её активация;
  3. нарастание перегрева, поскольку у психики (при бодрствующем сознании) просто недостаёт ресурсов для параллельной сборки и предъявления сознанию заказной реальности.

Обе части психики функционируют автономно, их'материал никогда впрямую не сталкивается в сознании, в противном случае человек был бы лишён ментальной ясности и не смог действовать. Диффузия из бессознательного в сознание возможна только при полной деактивации последнего, достигаемой в йоге.
Психика же аскета, куда он годами непрерывна вбивает одно и то же, рано или поздно накапливает разность потенциалов, и в какой-то момент, в сопровождении оглушительной психосоматической пиротехники наступает ожидаемый разряд. Но что, собственно, происходит? Оживает образ веры! Суфий, последователь Тариката, узрит Аллаха в долине небытия, христианин — Иисуса в силах Его, каббалист — Яхве и так далее.



Это оживление известного наперёд, психосоматическое сальто-мортале, аналогичное стигматизму, хотя и не в пример более мощное.
С одной стороны благодать событие как бы спонтанное, стало быть, мы имеем дело с психофизиологическим аттрактором, с другой — результат процесса детерминирован догматом веры. Это выход не в открытый космос мировых взаимосвязей, но в локальную область узко конфессионального представления о нём.
В традиционной йоге истинными считаются процессы, разворачивающиеся в психосоматике без насилия и предварительного программирования. Поднятие Кундалини принадлежит к такому же классу явлений, что и благодать исихазма, но результатом является не психосоматическое явление Бога в умозрительно ожидаемом виде, но запуск нейрофизиологического режима с типовыми признаками, в том числе зрительными, которые позднее были вмонтированы в мифологию тантрической мистики.
История религии изобилует примерами трансцендентных переживаний, интерпретируемых в соответствии с тем временем, местом и верой, в среде которых они имели место. Индийский святой Рамана Махариши, например, рассматривал свои... состояния в терминах философии адвайты.

Он предполагает, что Саул во время его великого переживания по дороге в Дамаск, интерпретировал всё по возвращении в нормальное состояние в терминах христианства по той причине, что этим были заняты все его мысли. Среда, с которой человек общается, определяет то, как он истолковывает свои внутренние реалии (Д.

Големан, с. 101-102).
Иными словами, при оживлении любых умозрительных модификаций веры действует один и тот же механизм, а наполнение галлюцинации может быть любым, равно как и сопровождающий вазомоторный антураж, однако в традиционной йоге, в отличие от исихазма, содержание медитации не программируется!
О внимании можно говорить либо как о свежей идиосинкразической (непосредственной) реакции индивидуума на уникальные свойства объекта, либо как о попытке индивидуума подчинить внешнюю реальность некой предустановленной в сознании... классификации. Во втором случае мы имеем дело не с познанием мира, а с распознаванием в нём тех черт, которыми мы сами же и наделили его.

Такого рода познание слепо к динамике, к флуктуациям и новизне, это скорее рационализация прошлого (предварительного) опыта... (117, с. 287).
Единожды случившийся у аскета пробой (переживание благодати) в дальнейшем происходит проще, поддержание мастерства в самадхи также во много раз легче, чем наработка.
Итак, если непрерывная молитва христианских аскетов (и не только, вот буддийский пассаж: ...Точно зная, что есть благо, он (монах) очищает ум от сомнений, Дигха-никая, III, 49) ведёт к фантомной реальности, возгоняемой подвижником, то йогину открывается часть подлинной конфигурации мировых взаимосвязей.
Если йога обеспечивает системный прирост информации, увеличивающий калибр личности, то благодать мистического христианства — информационно нулевое состояние, мираж суженного до предела сознания, и миражу этому присвоен статус окончательной истины.
Переживание самадхи также имеет вкус завершённости, и это понятно: субъект ощущает неразрывное единство с миром, частью которого является всегда, независимо от того, жив он или мертв.
Синергия, соработничество Божественной и человеческой энергий — ключевой момент всей икономии Богообщения (с.127). И Бог и человек встречаются в сфере личности (с. 128).

В благодати сознание встречается не с реальным Богом, но с представлением о нём, что подтверждают слова Мейстера Экхарта: Дай нам Бог так томиться по Господу, чтобы это заставило его Самого родиться в нас!
Во всех своих проявлениях — походке, телесной позе, дыхании и т.д. — (буддийский — В.Б.) аскет должен обнаружить истины, провозглашённые Учителем; иначе говоря, он превращает все свои движения и поступки в предлог (материал) для медитации (225, с. 224). Подобная технология гораздо круче умного делания, это тотальное программирование — буддийский монах всегда, везде и во всём воспринимает мир и действует в нём с привязкой к четырём благородным истинам.
Возникает вопрос о следствиях обожения, явленных внешнему миру, и тут можно снова обратиться к Экхарту: Если в какой-нибудь душе есть Божья благодать, то как ясна эта душа, как подобна Богу, как сродни Ему! И всё же она никак не действует...

Благодать не действует... не совершает никакого дела, она слишком благородна для этого: действие так же далеко от неё, как небо от земли (Налимов: Реальность нереального, с.154). Экхарт ясно видел специфику благодати, вынужденно брезгливой к окружающему, что как бы объясняет её абсолютную камерность и бесполезность.
...Устремление к благодати... должно сохраняться, подтверждаться, самовоспроизводиться всегда (с. 129) — вот цель жизни аскета.
Отцы отмечают, что природа благодати исключает возможность форсированного её получения: Когда человек, измаявшись, бросает свою самодеятельность и, имея ум свой нагим от раздумий и помышлений, весь повергается перед Богом (Григорий Синаит), то вот таким он оказывается прозрачен для благодати.



Содержание раздела