Обращенность не к своему, а к другому.


Отсюда и идеал Анонимности Добра, к которому я пришел путем множества откровенных духовных краж.
(17)
Но возвращаясь к Интроспекции совершенно необходимо, чтобы заимствуемое уже было с в о -и м. Пушкин весь состоит из заимствований, обворовал всех и вся, но у него нет ничего чужого, ни капельки. Мысль или чувство, выраженные другим, его слово, его острота, его сумасшествие, его глупость все это и любое прочее должно давать, при правильном восприятии, некий знак тождества. Знак может иметь подобие восторга, благоговения, смеха, спокойного согласия, ужаса много разных, в том числе зависть, белая или в крапинку. И вот, когда он только появляется, этот знак всё: это твое, пользуйся как душе угодно.

В худшем случае будет вторичность, которой то и дело грешили и величайшие а в европейской поэзии, наверное, все после Гомера. Но если нет знака а ты все-таки хапаешь из практических соображений, то тогда ты есть вор, плагиатор, подлец, душегубец и
всего того хуже бездарь. Случись чудо, что кто-нибудь по-своему напишет "Евгения Онегина" мы должны пасть ниц перед небесами. Только честность перед собой, не проверяемая никем, кроме Бога, может дать санкцию на присвоение или отказ.

Идея особа эмансипированная; горе тому, кто попытается ее приковать.
(18)
Был ли я сам всегда в этом смысле честен? Думаю, не всегда начинал мелко, опасливо, конъюнктурно, косился по сторонам, и наверняка, не припомню где и когда, приворовывал мимоходом и не свое. Слава Богу свое все-таки вытащило головами многих и многих. Сейчас вряд ли стоит в этом копаться, но если кто-нибудь из вас, мною любопытствуя, вдруг наткнется на эдакое дерьмецо трижды плюньте, сделайте милость. Засекаюсь на этом так дотошливо потому, что хочу перейти к описанию второго своего жизненного метода противоположного.

Обращенность не к своему, ак Другому.
(19)
Но сперва надо попрощаться с собой.
Жажда запечатления, неутолимая жажда, детские рисунки на песке вечности!
Вот чем я болел и болею, вот что унес...
Выпарились волоски честолюбия, эти скок-поскок на ступеньки, это "гений не гений" ("ну конечно, гений, о чем разговор" "ну # ладно, ну и не гений, начхать, много их и так развелось") со смехом, с остывающим зудом одним гением меньше. Место на лесенке больше не вопрос. Но остервенелая жажда, но безумная ненависть к небытию! здесь, сейчас, среди вас и дальше хочу остаться!

Хочу быть, смеяться, хамить, рычать, изображать!.. Ну что поделать, если отсутствие так беспредельно противно моей природе?..
Всю жизнь пытавшийся быть затворником, имею в виду отсутствие не физическое. Но и физическое тоже в том, что относится к духовному существу. Вот моя физиономия, пока еще не страшная.

Ее очень скоро не будет, ее нет уже, только эти вот плоскенькие фотографии, кинопленки... Ну что?.. Жалко вот и все, что скажу вам жалко, как и вон того, совсем маленького, которого не стало еще раньше.

Это не сентиментальность, любимые, это восстание. Не знаю, как
этот, сейчас бредово строчащий, а вон тот, маленький, за пианино, за книжкой заслуживает ВСЕГДА БЫТЬ.
Наша истинная любовь к себе любовь грустная.
Тот, маленький, успел подарить вам несколько рисунков. И я прошу вас за него их сохранить, иногда рассматривать и показывать, кому интересно. Особенно две картинки одну карандашную, где много зверюшек (нарисована в 5-6 лет) и другую акварель, где то ли закат, то ли восход, и грустный человек в лодке (нарисована в 10 лет). Это настоящее.

Никакое не творчество.
(20)
Живая прелесть, стремительная сладость умирания, пронзительное очарование! Кто чувствовал это, как я, тот понимает и смертную ярость. Уберечь, дать жить дальше, запечатлеть хоть как-нибудь! при чем здесь честолюбие? Простой трепет агонии.

Все свое и все не свое ибо ты умираешь. Любовь к себе священна в той мере, в какой красива.
Цветение агонии. Я был создан, чтобы видеть, слышать, вдыхать, мыслить, двигаться, изобретать, обнимать. Я не был карточным игроком.

Какие-то лишние, может быть, клетки, какая-то сверхпроводимость... Видимо, во мне отсутствовали или были ослаблены свойственные большинству природные ограничители, эта легкая примесь здоровой тупости, делающая существование более или мнее переносимым. Не умел ни к чему привыкать, уравновешивался только за счет разума, ненадежно. И вот почему я так долго БОЯЛСЯ живых цветов некоторые думали, что я их не люблю, я же просто НЕ МОГ ВЫНОСИТЬ, меня пронзали эти крики умирания красоты, и одна роскошная роза вызвала однажды что-то вроде эпилептического припадка.



Только с помощью табака, убийцы обоняния, я стал, наконец, более или менее спокойно общаться с цветами; но и теперь мне нужно, что бы их было КАК МОЖНО МЕНЬШЕ на каждое замкнутое помещение один, самое большое три цветка или строгих букета...
(21)
Господи, за что одному столько?
Куда девать невместимое?
Возьмите у меня, все возьмите все это ваше. Раз-
дарить что еще можно успеть?.. Я в слезах сейчас, потому что не успеваю выразить благодарность, всех помню. Но чтобы назвать, кому я обязан жизнью и счастьем, нужна еще одна жизнь, еще одна бесконечная жизнь...
...Шелестящее шевеление дубовых листьев на люстре... Прошлой осенью пристроил их там, еще не увядшие, чтобы наглое электричество не рвало глаз.
Никогда не опасался сквозняков, наоборот, приветствовал, даже сам устраивал. Но сейчас дует непонятно откуда, сию минуту все было смирно.
Сквозняк усиливается, качается уже откровенно люстра, начиная дребезжать; взлетела и разметалась по углам, как стая летучих мышей, копирка, выплюнулся из пепельницы пепел с окурками, ухнуло что-то в кухне, как всегда бывает при набегах грозы, заверещал обалдело будильник...
Надо все-таки высунуться, а вдруг...
Ни облачка. Зажглись кое-где окна, фонари еще медлят. Над дальней рекламной крышей троица уток пересекла розовеющий сверхзвуковой хвост, это селезни-холостяки летят на ночевку обычным своим маршрутом, на Порфирьевские пруды.

Антициклон обязался стоять недвижно до полнолуния.
.„Ну, вот оно, наконец-то!.. Ветер мечется по всем направлениям, ходит ходуном, дует из стен, из мебели, из-под пола и с потолка, главное, с потолка... Лопнула лампа, еще одна, люстра грохнулась. Сизая змея с искрами обвинтилась вокруг комбайн-системы Видео-Стерео-Люкс, непринужденным рывком смешала все в планомерную кучу, подняла к потолку, потолкала там и вышвырнула в окно телевизор, впрочем, вернулся обратно, еще не совсем выключенный, произнес чьим-то знакомым голосом:
ЗАГАДОЧНЫЙ ГАД, ГАДЯЩИЙ НАУГАД...
ШТЕПСЕЛЬ ШИКАРНЫЙ ШАРАХНУЛО ШОКОМ... и разлетелся вдребезги.
Все понятно: домашний смерч сквозняк всесторонний, спиральный взрыв энтропии, пробив измерений.
Покуда дубленка расправляется с чайной посудой,
пока чайник с отбитым носом кончает с собой в унитазе, как и было давно задумано, а в ванной бьется в судорогах душевой шнур, шипящей петлей удушая пиджак, сузившимися глазами взираю на неотвратимо надвигающуюся со стороны санузла пенную мутно-коричневую жижу с растворяющимися в стиральном порошке чеками, сберкнижками, телефонными счетами, дипломами, почетными грамотами... Все нормально, потоп как потоп. Приглашение на заседание редколлегии "Трезвость и воспитание"...

Повестка в товарищеский суд...
Снизу уже давно стучали по радиатору, сразу в четыре раскаленных стука, звонили и барабанили в дверь. Надрывался, как и тысячу лет назад, телефон. Воздух остановился.
Доктор Павлов. Антонове дерево.
Лыткин пруд, за Сокольниками, мало кто знает это название. Возвышение, холмики небольшие. Пруд маленький, но так расположен, что кажется морем, с той точки.
Дерево не знаю какое. Большое. Ствол не очень толстый, но как бы это сказать... Всегдашний.

Теплый даже в мороз. Слегка наклонен, а корень приподнят снизу, так что если встать, спиной прислонясь, само держит, обнимает со всех сторон.
С этой точки вода сливается с небом, взгляд растворяется, шумы уходят.
Особенное пространство, отдельное. Такие места есть всюду, даже на Садовом кольце. Их проходят, проезжают, заплевывают, а им ничего не делается, они есть. Вы замечали, может быть?

Иногда вдруг на самом людном месте посреди улицы сидит себе кошка и никто не гонит, или ребенок играет, а вокруг как бы прозрачное ограждение... Первичные существа чувствуют точно, границы ясные. Это, как Антон говорил, естественные противосуетные ниши: пространства касания с тонким миром.
Мы ходили туда изредка, вечерами, постоять в живой неподвижности. Антон медитировал, а я просто отклю-
чался, но не совсем, потому что дерево это что-то сообщает.
Одиннадцатого ноября приехал к нему после работы. Не изменил своей привычке заглушив мотор, секунд пять посидеть в машине, даже если спешу. Вылезаю. Стемнело уже, небо ясное, сухо, свежо.

На душе спокойно как никогда. В окне антоновом легкий свет, как и обычно, горит настольная лампа.
И вдруг откуда-то сразу знание, что этот свет одинок.
Поднимаюсь, шагов не чувствую, какая-то невесомость и ощущение, будто это он поднимается, а меня нет.
Ключ от его квартиры всегда со мной, открываю. Сразу втянуло внутрь, как пылинку, и сразу к лампе. Записка, одно слово:



Содержание раздела