Тех, кто против меня, я убиваю.


Так предмет его кровосмесительной любви (а с него, стараясь ввести меня в заблуждение, он начал анализ) возник снова. Однако теперь его сопротивление уже не было столь сильным и не побуждалось прежними скрытыми мотивами. Таким образом, анализ его отношений протекал созвучно его переживаниям.
Снова и снова он отвергал мою интерпретацию, что его действительно влечет к собственной матери. Материал, который он предоставлял в течение семи месяцев, был столь ясным, а взаимоотношения, как он сам признавал, столь очевидными, что я и не пытался убедить его, но начал исследовать, почему он боится признаться себе в этом.
Этот вопрос обсуждался вместе с темой страха пениса. Таким образом, надо было разрешить две проблемы:
1. Что было источником его кастрационной тревоги?
2. Почему, несмотря на сознательное согласие, он не принимал факт сексуально окрашенной кровосмесительной любви?
Теперь анализ быстро продвигался в направлении первосцены. Это подтвердилось следующим сновидением:
Я нахожусь в зале замка, где заседает король со свитой. Я высмеиваю короля. Его люди набрасываются на меня.

Я падаю и чувствую, что они смертельно ранили меня. Мое безжизненное тело волочат прочь. Затем я понимаю, что вес еще жив, но притворяюсь мертвым, чтобы убедить в этом могильщика. Меня засыпают тонким слоем земли, который мешает мне дышать. Я лежу абсолютно спокойно, чтобы меня невозможно было обнаружить.

Спустя некоторое время я освобождаюсь и возвращаюсь во дворец, вооруженный неким страшным оружием, возможно, молниями. Тех, кто против меня, я убиваю.
Он предположил, что мысль о могильщике как-то связана с его страхом катастрофы. И тогда мне удалось объяснить ему, что страх наследственности не что иное, как страх пениса. Я высказал предположение, что сновидение содержит ту сцену из детства, которая породила страх пениса.
Его потрясло, что он "притворился мертвым", чтобы его не нашли. В связи с этим он припомнил, что в фантазиях при мастурбации всегда был в роли наблюдателя, и сам задался вопросом, не пришлось ли ему пережить "чего-то подобного" со своими родителями. Однако тут же отверг эту идею, сказав, что никогда не спал в комнате родителей.

Я был разочарован, поскольку был убежден, отталкиваясь от материала сновидения, что он действительно пережил первосцену. Я сказал ему об этом и добавил, что нельзя сдаваться так быстро, потому что в свое время анализ все равно расставит все на свои места. На этом же сеансе пациент предположил, что, может быть, он наблюдал любовную сиену между его другом и какой-то девушкой. Затем он вспомнил два случая, когда он мог наблюдать своих родителей. Он припомнил, что его кровать переносили к ним в спальню, когда приезжали гости.

Кроме того, в дошкольном возрасте он спал с ними в одной комнате во время летних каникул. Это напомнило ему о сновидениях на тему летних каникул в деревне и о том, что в одном из них, в эпизоде убийства цыпленка, имела место первосцена.
Затем он вернулся к отыгрыванию, которое использовал в начале анализа, и ночному страху, который переживал в детстве. Деталь этого страха (он боялся белой женской фигуры, выходящей из-за занавесок) теперь нашла объяснение. Он вспомнил, что когда плакал ночью, мать подходила к его кровати в ночной сорочке.
По-видимому, мы далеко продвинулись за этот час работы, поскольку следующей ночью мой пациент увидел сон, в котором явно выражались темы насмешки и сопротивлния:
Я стою на пристани и собираюсь сесть в большую лодку вместе с каким-то сумасшедшим. Затем я вдруг понимаю, что это игра, в которой мне отведена важная роль. На сходнях я должен трижды повторить одну фразу, что я и делаю.
Он сам интерпретировал необходимость сесть в лодку как желание коитуса, но я подвел его к более важному моменту: "отыгрыванию". То, что он должен был трижды повторить одну фразу, было ироничным намеком на мои интерпретации. Он был вынужден согласиться с тем, что часто про себя иронизировал над моими усилиями. К этому он добавил, что собирался найти женщину, с которой хотел трижды иметь половой акт, как он выразился, "для собственного удовольствия".



Но я объяснил ему еще и то, что это сопротивление имеет другой, более глубинный смысл: он избегает попытки коитуса, потому что боится его.
Следующей ночью ему снова приснился сон, с одной стороны, на тему гомосексуального подчинения, а с другой на тему коитуса:
1. Я встречаю на улице приятеля, который моложе меня, но выглядит очень здоровым и сильным. Я чувствую, что он сильнее меня, и стараюсь завоевать его расположение.
2. Я катаюсь на лыжах с мужем одной из моих кузин. Съезжая с горы, я обнаруживаю, что снег липкий, и говорю, что эта местность не годится для катания на лыжах, потому что во время спуска легко упасть. Мы выходим на дорогу, ведущую вдоль склона горы.

На крутом повороте я теряю лыжу, которая падает в пропасть.
Он даже не попытался истолковать эти сны. Вместо этого он снова поднял проблему оплаты: ему приходилось платить так много, а он совсем не был уверен, что все это ему поможет. Он опять демонстрировал свое неудовлетворение, снова страдал тревогой и так далее.
Теперь появилась возможность редуцировать "денежное сопротивление" ко все еще не разрешенной генитальной тревоге и страху коитуса. Теперь я мог объяснить ему более глубинный мотив его фемининного подчинения. Когда он затевал отношения с женщиной, он начинал бояться последствий и сам становился женщиной, то есть его характер обретал гомосексуальные и пассивные черты.

Он соглашался с тем, что может вести себя как женщина, но никак не мог понять, почему и чего он боится. Ему было совершенно ясно, что он боится полового акта. Но что, спрашивается, могло с ним произойти?
Теперь его постоянно занимал этот вопрос, но вместо того, чтобы обсуждать страх перед отцом, он обсуждал боязнь женщины. Как мы знаем из его инфантильной тревожной истерии, он часто боялся женщины. Он использовал термин "женский пенис". До самого пубертата он был уверен, что у женщины тоже есть пенис.

Сам он связывал эту мысль с первосценой, в реальности которой теперь был убежден.
В конце седьмого месяца анализа ему приснился сон, в котором он видел, как девушка поднимает юбку так, что становится видно ее нижнее белье. Он отворачивается, как каждый, "кто видит нечто, что видеть не полагается". И тогда я сказал ему, что он боится созерцания женских гениталий, потому что они выглядят как рана, порез и что он был напуган, когда впервые их увидел. Эта интерпретация показалась ему правдоподобной, поскольку он чувствовал, что женские гениталии не только вызывают у него отвращение, но и пугают его.

Однако он не мог вспомнить реального случая из жизни, который мог бы это подтвердить.
Ситуация на данном этапе обстояла следующим образом: ядро его симптомов кастрационная тревога было проработано, но окончательно не разрешено на самом глубинном уровне. Первосце-на, по сути, все еще не была принята пациентом, поскольку она была только выявлена, но еще не проанализирована.
Однажды, в период, свободный от сопротивлений, когда ничто не мешало с ними работать, мы опять обсуждали эти темы, и пациент тихо, как бы про себя, сказал: "Однажды я буду разоблачен". Он сказал, что у него есть чувство, что как-нибудь однажды, когда он будет делать что-то тайком, его застукают. Он припомнил, что, будучи маленьким, втайне бунтовал против отца. Он смеялся за его спиной, в то время как открыто изображал послушного сына.

В подростковом возрасте он вовсе перестал бунтовать. Таким образом, пациент вытеснил ненависть к отцу из-за боязни перед ним.
Его боязнь наследственности подтверждала, что он винит отца. Это означало: "Мой отец наносил мне вред, когда зачинал меня". Анализ фантазий, касающихся первосцены, выявил, что пациент представляет себя в материнской утробе в тот момент, когда отец вступал в половой акт с матерью.

Фантазия о нанесении вреда через гениталии комбинировалась с фантазией об утробе, так возникала фантазия о том, что отец кастрирует его в материнском чреве.
Оставшуюся часть анализа можно описать в довольно сжатой форме. Он был относительно свободен от сопротивления и разделился на два периода.
В первом мы прорабатывали детские фантазии при мастурбации и боязнь мастурбации. Его кастрационная тревога долгое время проявлялась в виде боязни женских гениталий. Восприятие их в виде "увечья" или "раны", казалось, подтверждало реальность кастрации. В конце концов пациент осмелился мастурбировать.

После этого он полностью освободился от тревоги. Это свидетельствует о том, что подобные тревожные состояния вызываются застоем либидо, а не кастрационной тревогой, поскольку последняя продолжала иметь место. Дальнейший анализ инфантильного материала редуцировал ее в такой степени, что предприняв попытку полового акта, пациент обнаружил, что оказался способен к эрекции. Последующие половые акты выявили два отклонения: он был оргастически импотентен, то есть испытывал меньшее удовольствие, чем при мастурбации. Кроме этого, он относился к женщинам равнодушно и даже презрительно.

Его генитальность все еще разъединялась на нежность и чувственный компонент.



Содержание раздела